Сергей Нератов, некогда белогвардейский офицер, прибывает в Константинополь холодным ноябрем 1920 года, став частью потока разбитой армии и отчаявшихся беженцев. Этот город, пропитанный чужими запахами и звуками, становится для него и тысяч других изгнанников горьким символом окончательного краха. Война проиграна, Крым пал, и за кормой осталось не просто географическое пространство, а целая жизнь, уничтоженная вихрем революции и братоубийственного конфликта. Нератов прибывает сюда с пустотой внутри, человек, потерявший абсолютно всё: дело, которому служил, разгромлено, а самое страшное – семья, жена и дети, остались в кровавом хаосе, став его невосполнимыми жертвами. Он сломлен и одинок, а вокруг – такое же море потерянных глаз и разбитых судеб, общий груз коллективной трагедии, которая, кажется, не имеет ни конца, ни смысла. Именно из этой бездны отчаяния и возникает новая, неожиданная роль для Нератова. Судьба, лишившая его личного будущего, неумолимо выталкивает его на первый план жизни общественной. Среди растерянной, деморализованной массы эмигрантов, не знающих, как жить дальше и на что надеяться, его фигура – офицера, пусть и побежденного, но сохранившего внутренний стержень, – начинает восприниматься как точка опоры. Постепенно, почти против его воли, Нератов оказывается в центре стихийно формирующейся структуры выживания. Он становится тем, к кому обращаются за советом, кому доверяют, на кого перекладывают груз ответственности за организацию быта, распределение скудной помощи и сохранение призрачного достоинства в условиях полной нищеты и бесправия. Так, шаг за шагом, сломленный человек, ищущий лишь забвения, превращается в неформального лидера русской диаспоры. Это не власть и не слава, а тяжелый крест, новый долг, принятый взамен утраченного. Ему предстоит вести людей не в атаку, а через лабиринты чужой страны, через унижения, тоску и борьбу за простое существование, пытаясь сохранить в этом изгнании нечто большее, чем физическую жизнь – память, культуру, саму идею России, которая для них теперь существует лишь в прошлом и в надежде. Его личная драма растворяется в общей трагедии исхода, а личное горе становится топливом для тяжелой, ежедневной работы по спасению тех, кто еще остался.